Неточные совпадения
Наказанный сидел в зале
на угловом окне; подле него стояла Таня с тарелкой. Под видом желания обеда для кукол, она попросила у Англичанки позволения
снести свою порцию пирога в детскую и вместо этого принесла ее брату. Продолжая плакать о несправедливости претерпенного им наказания, он ел принесенный пирог и сквозь рыдания приговаривал: «ешь сама, вместе будем есть… вместе».
— Приказал
снести на места. Что прикажете с этим народом! — сказал приказчик, махая рукой.
— Носится с ним из места в место, — улыбаясь сказал князь. — Я ей советовал попробовать
снести его
на ледник.
Другое происшествие, недавно случившееся, было следующее: казенные крестьяне сельца Вшивая-спесь, соединившись с таковыми же крестьянами сельца Боровки, Задирайлово-тож,
снесли с лица земли будто бы земскую полицию в лице заседателя, какого-то Дробяжкина, что будто земская полиция, то есть заседатель Дробяжкин, повадился уж чересчур часто ездить в их деревню, что в иных случаях стоит повальной горячки, а причина-де та, что земская полиция, имея кое-какие слабости со стороны сердечной, приглядывался
на баб и деревенских девок.
— Как же, а я приказал самовар. Я, признаться сказать, не охотник до чаю: напиток дорогой, да и цена
на сахар поднялась немилосердная. Прошка! не нужно самовара! Сухарь отнеси Мавре, слышишь: пусть его положит
на то же место, или нет, подай его сюда, я ужо
снесу его сам. Прощайте, батюшка, да благословит вас Бог, а письмо-то председателю вы отдайте. Да! пусть прочтет, он мой старый знакомый. Как же! были с ним однокорытниками!
Кажется, сами хозяева
снесли с них дранье и тес, рассуждая, и, конечно, справедливо, что в дождь избы не кроют, а в вёдро и сама не каплет, бабиться же в ней незачем, когда есть простор и в кабаке, и
на большой дороге, — словом, где хочешь.
Те исправляли ободья колес и переменяли оси в телегах; те
сносили на возы мешки с провиантом,
на другие валили оружие; те пригоняли коней и волов.
Он молча
сносил насмешки, издевательства и неизбежную брань, до тех пор пока не стал в новой сфере «своим», но с этого времени неизменно отвечал боксом
на всякое оскорбление.
Амалия Ивановна не
снесла и тотчас же заявила, что ее «фатер аус Берлин буль ошень, ошень важны шеловек и обе рук по карман ходиль и всё делал этак: пуф! пуф!», и чтобы действительнее представить своего фатера, Амалия Ивановна привскочила со стула, засунула свои обе руки в карманы, надула щеки и стала издавать какие-то неопределенные звуки ртом, похожие
на пуф-пуф, при громком хохоте всех жильцов, которые нарочно поощряли Амалию Ивановну своим одобрением, предчувствуя схватку.
О, тут мы при случае и нравственное чувство наше придавим; свободу, спокойствие, даже совесть, все, все
на толкучий рынок
снесем.
Наконец, некоторые (особенно из психологов) допустили даже возможность того, что и действительно он не заглядывал в кошелек, а потому и не знал, что в нем было, и, не зная, так и
снес под камень, но тут же из этого и заключали, что самое преступление не могло иначе и случиться, как при некотором временном умопомешательстве, так сказать, при болезненной мономании убийства и грабежа, без дальнейших целей и расчетов
на выгоду.
Курносый, голубоглазый, подстриженный ежиком и уже полуседой, он казался Климу все более похожим
на клоуна. А грузная его мамаша, покачиваясь, коровой ходила из комнаты в комнату,
снося на стол перед постелью Макарова графины, стаканы, — ходила и ворчала...
Они
сносили труд как наказание, наложенное еще
на праотцев наших, но любить не могли, и где был случай, всегда от него избавлялись, находя это возможным и должным.
Оттого она не
снесла бы понижения ни
на волос признанных ею достоинств; всякая фальшивая нота в его характере или уме произвела бы потрясающий диссонанс. Разрушенное здание счастья погребло бы ее под развалинами, или, если б еще уцелели ее силы, она бы искала…
Бог с тобою,
Нет, нет — не грезы, не мечты.
Ужель еще не знаешь ты,
Что твой отец ожесточенный
Бесчестья дочери не
снесИ, жаждой мести увлеченный,
Царю
на гетмана донес…
Что в истязаниях кровавых
Сознался в умыслах лукавых,
В стыде безумной клеветы,
Что, жертва смелой правоты,
Врагу он выдан головою,
Что пред громадой войсковою,
Когда его не осенит
Десница вышняя господня,
Он должен быть казнен сегодня,
Что здесь покамест он сидит
В тюремной башне.
— Мой грех! — повторила она прямо грудью, будто дохнула, — тяжело, облегчи, не
снесу! — шепнула потом, и опять выпрямилась и пошла в гору, поднимаясь
на обрыв, одолевая крутизну нечеловеческой силой, оставляя клочки платья и шали
на кустах.
Он почти
снес ее с крутизны и поставил
на отлогом месте,
на дорожке. У него дрожали руки, он был бледен.
Она не слушала, что жужжала ей
на ухо любимая подруга, способная знать все секреты Веры, беречь их, покоряться ей, как сильнейшей себе властной натуре, разделять безусловно ее образ мыслей, поддакивать желаниям, но оказавшаяся бессильною, когда загремел сильный гром над головой Веры, помочь
снести его и успокоить ее.
«Ишь ведь!
снести его к матери; чего он тут
на фабрике шлялся?» Два дня потом молчал и опять спросил: «А что мальчик?» А с мальчиком вышло худо: заболел, у матери в угле лежит, та и место по тому случаю у чиновников бросила, и вышло у него воспаление в легких.
А в-третьих, и главное, если даже Версилов был и прав, по каким-нибудь там своим убеждениям, не вызвав князя и решившись
снести пощечину, то по крайней мере он увидит, что есть существо, до того сильно способное чувствовать его обиду, что принимает ее как за свою, и готовое положить за интересы его даже жизнь свою… несмотря
на то что с ним расстается навеки…
Снесли мы куцавейку,
на заячьем меху была, продали, пошла она в газету и вот тут-то публиковалась: приготовляет, дескать, изо всех наук и из арифметики: „Хоть по тридцати копеек, говорит, будут платить“.
—
Снеси бабам, — крикнул офицер конвойному, оправляя
на себе портупею шашки.
Зная, что он уже изменил ей (изменил в убеждении, что она уже все должна вперед
сносить от него, даже измену его), зная это, она нарочно предлагает ему три тысячи рублей и ясно, слишком ясно дает ему при этом понять, что предлагает ему деньги
на измену ей же: „Что ж, примешь или нет, будешь ли столь циничен“, — говорит она ему молча своим судящим и испытующим взглядом.
На нечаянное приключение с Катериной он, разумеется, смотрел с самым глубоким презрением, но осиротевших пузырей он очень любил и уже
снес им какую-то детскую книжку.
Он схватил их и
снес к еврею-часовщику, помещавшемуся в своей лавчонке
на базаре.
Минут
на пять просыпался, просил
снести братии его благословение, а у братии просил о нем ночных молитв.
— Что ты, подожди оплакивать, — улыбнулся старец, положив правую руку свою
на его голову, — видишь, сижу и беседую, может, и двадцать лет еще проживу, как пожелала мне вчера та добрая, милая, из Вышегорья, с девочкой Лизаветой
на руках. Помяни, Господи, и мать, и девочку Лизавету! (Он перекрестился.) Порфирий, дар-то ее
снес, куда я сказал?
Страшное привидение обратилось вдруг во что-то такое маленькое, такое комическое; его
снесли руками в спальню и заперли
на ключ.
Наконец хромой таза вернулся, и мы стали готовиться к переправе. Это было не так просто и легко, как казалось с берега. Течение в реке было весьма быстрое, перевозчик-таза каждый раз поднимался вверх по воде метров
на 300 и затем уже пускался к противоположному берегу, упираясь изо всех сил шестом в дно реки, и все же течением его
сносило к самому устью.
Для того чтобы вода не
снесла с намеченного пути, надо крепко держаться
на ногах, что возможно только при условии, если ноги будут обуты.
Китайцы остались у нас ночевать. От них я узнал, что большое наводнение было
на реке Иодзыхе, где утонуло несколько человек.
На реке Санхобе
снесло водой несколько фанз; с людьми несчастий не было, но зато там погибло много лошадей и рогатого скота.
Несмотря
на то, что течение
сносило их, они все же подвигались вперед довольно быстро.
Надобно заметить, что эти вдовы еще незамужними, лет сорок, пятьдесят тому назад, были прибежны к дому княгини и княжны Мещерской и с тех пор знали моего отца; что в этот промежуток между молодым шатаньем и старым кочевьем они лет двадцать бранились с мужьями, удерживали их от пьянства, ходили за ними в параличе и
снесли их
на кладбище.
Сначала были деньги, я всего накупила ему в самых больших магазейнах, а тут пошло хуже да хуже, я все
снесла «
на крючок»; мне советовали отдать малютку в деревню; оно, точно, было бы лучше — да не могу; я посмотрю
на него, посмотрю — нет, лучше вместе умирать; хотела места искать, с ребенком не берут.
— Вам здесь не место, извольте идти, а не то я и
на руках
снесу.
Утром я бросился в небольшой флигель, служивший баней, туда
снесли Толочанова; тело лежало
на столе в том виде, как он умер: во фраке, без галстука, с раскрытой грудью; черты его были страшно искажены и уже почернели. Это было первое мертвое тело, которое я видел; близкий к обмороку, я вышел вон. И игрушки, и картинки, подаренные мне
на Новый год, не тешили меня; почернелый Толочанов носился перед глазами, и я слышал его «жжет — огонь!».
Отец мой очень знал, что человек этот ему необходим, и часто
сносил крупные ответы его, но не переставал воспитывать его, несмотря
на безуспешные усилия в продолжение тридцати пяти лет.
Результат этой системы перевоспитания не заставил себя долго ждать. Не прошло и трех лет совместной жизни супругов, как Гервасий Ильич умер, оставив
на руках жены двух мальчиков-близнецов.
Снесла Марья Маревна мужа
на погост и, как говорится, обеими руками перекрестилась.
И то и другое одновременно заколотили в гроб и
снесли на погост, а какое иное право и какое иное раздолье выросли
на этой общей могиле — это вопрос особый.
—
На чердак, должно быть,
снесли.
— Ну, спасибо тебе, вот мы и с жарковцем! — поблагодарила его матушка, — и сами поедим, и ты с нами покушаешь. Эй, кто там! снесите-ка повару одного тетерева, пускай сегодня к обеду зажарит, а прочих
на погреб отдайте… Спасибо, дружок!
Улиту, в одной рубашке,
снесли обратно в чулан и заперли
на ключ, который барин взял к себе. Вечером он не утерпел и пошел в холодную, чтобы произвести новый допрос Улите, но нашел ее уже мертвою. В ту же ночь призвали попа, обвертели замученную женщину в рогожу и свезли
на погост.
Между тем вокруг все старелось и ветшало. Толпа старых слуг редела; одних
снесли на погост, другие, лежа
на печи, ждали очереди. Умер староста Федот, умер кучер Алемпий, отпросилась умирать в Заболотье ключница Акулина; девчонки, еще так недавно мелькавшие
на побегушках, сделались перезрелыми девами…
Девушки между тем, дружно взявшись за руки, полетели, как вихорь, с санками по скрипучему снегу. Множество, шаля, садилось
на санки; другие взбирались
на самого голову. Голова решился
сносить все. Наконец приехали, отворили настежь двери в сенях и хате и с хохотом втащили мешок.
—
На вот,
снеси. Да смотри у меня: недолго.
Все они превосходно смеялись, до слез захлебываясь смехом, а один из них — касимовец, с изломанным носом, мужик сказочной силы: он
снес однажды с баржи далеко
на берег колокол в двадцать семь пудов веса, — он, смеясь, выл и кричал...
Бегом он
снес меня в каюту, сунул
на узлы и ушел, грозя пальцем...
Они были неистощимы в таких выдумках, но мастер всё
сносил молча, только крякал тихонько да, прежде чем дотронуться до утюга, ножниц, щипцов или наперстка, обильно смачивал пальцы слюною. Это стало его привычкой; даже за обедом, перед тем как взять нож или вилку, он муслил пальцы, возбуждая смех детей. Когда ему было больно,
на его большом лице являлась волна морщин и, странно скользнув по лбу, приподняв брови, пропадала где-то
на голом черепе.
Когда ветер
сносит их в сторону, особенно если как-нибудь захватит сзади, то длинные шейные и спинные перья заворачиваются, и гаршнеп представляет странную фигуру, непохожую
на птицу: точно летит хлопок льна или клочок шерсти.
Селезень присядет возле нее и заснет в самом деле, а утка, наблюдающая его из-под крыла недремлющим глазом, сейчас спрячется в траву, осоку или камыш; отползет, смотря по местности, несколько десятков сажен, иногда гораздо более, поднимется невысоко и, облетев стороною, опустится
на землю и подползет к своему уже готовому гнезду, свитому из сухой травы в каком-нибудь крепком, но не мокром, болотистом месте, поросшем кустами; утка устелет дно гнезда собственными перышками и пухом,
снесет первое яйцо, бережно его прикроет тою же травою и перьями, отползет
на некоторое расстояние в другом направлении, поднимется и, сделав круг, залетит с противоположной стороны к тому месту, где скрылась; опять садится
на землю и подкрадывается к ожидающему ее селезню.